Ликвидаторы времени. Охота на рейхсфюрера - Страница 65

— Командиру сообщи. Пусть ему через его командование торцевание проведут.

Лейтенант был ошарашен! Он явно не понимал происходящего!

— Э-ээ… кто это тут? Что еще за торцевание?

— Это мой заместитель. Он сейчас в полукилометре отсюда. А торцеванием называется процесс вразумления непонятливых товарищей путем приложения кулака вот сюда, — я указал ему точку на лбу. — Еще вопросы есть?

— Нет… Вы действительно спецгруппа?

— Да. С особым заданием.

— Ну… так бы сразу и сказали, а то — бомбы, мины…

Так, кажется, процесс пошел. Я поудобнее устроился на пеньке…

Из неотправленного письма одного немецкого солдата

«Здравствуй, милая Генриетта.

Вот выдалась свободная минута, и я решил написать тебе пару строчек. Служба моя проходит спокойно и размеренно. Я очень по тебе скучаю, но, к сожалению, обещанного отпуска мне пока не дадут. Сейчас в нашем батальоне некоторый некомплект водителей, поэтому придется задержаться в этой дикой России еще на несколько недель. Наверное, до нашей полной победы над большевиками. И хотя они сопротивляются все сильнее и сильнее, но ничто не сможет остановить немецкого солдата в его стремлении к победе. Так говорит наш командир, и мы ему верим.

Передай еще раз благодарность своему отцу. Если бы он мне не посоветовал пойти в НСКК учиться на водителя, то я, наверное, сейчас оказался бы на передовой. А там сейчас очень жарко, хотя русские отступают повсеместно, но фельдфебель, которого я вчера подвозил, говорит, что большевики дерутся, как черти. Такого он не видел ни в Польше, ни во Франции. Еще он ругал наши тыловые службы за то, что мы вовремя не подвозим боеприпасы. И если продовольствие солдаты могут добыть сами, реквизируя его у противника, то снаряды и патроны им взять просто неоткуда. Ругался так как будто мы в этом виноваты. Думает, что только у них пули свистят над головами. У нас тоже не все всегда идет гладко. Например, на прошлой неделе русские диверсанты взорвали мост, и нам пришлось делать крюк почти в сорок километров. К тому же иногда из лесов стреляют какие-то бандиты. Говорят, что это остатки окруженных и разбитых частей большевиков, которых озверевшие комиссары заставляют нападать на нас. Единственное, что мне непонятно, почему этих одичавших русских до сих пор не переловили. После нападений ребята из фельдполиции прочесывают лес вдоль дороги, и каждый раз впустую. А меж тем машины попадают на мины, а эти проклятые большевики продолжают нам досаждать. Помнишь рыжего Курта с соседней улицы? Так вот, три дня назад его убили. Хорошо, что у меня было расстройство желудка, и я не поехал в тот проклятый рейс. Тогда мы потеряли шесть водителей и четырех офицеров. Теперь у нас на восемь машин осталось всего три нормальных водителя. Приходится делать рейсов больше обычного, и вот результат — вчера Ганс заснул за рулем и въехал в столб. Вывел из строя грузовик, а сам попал в лазарет.

Извини, меня вызывает наш фельдфебель. Допишу позже…

Генриетта, я поистине родился в рубашке. Вчера (у нас прошло уже два дня с того момента, как я начал это письмо) нашу колонну обстреляли русские. Из всей роты осталось едва с дюжину живых. Это был ад. Взрывы, свист пуль, крики раненых. Я едва не умер от ужаса, но потом пришел в себя и догадался отползти в придорожный кювет. Машина моя сгорела, как, впрочем, и вся техника, которая была в колонне. Это был ад, Генриетта. Извини, меня опять отвлекают.

Моя дорогая, я снова вернулся к тебе. Есть одна хорошая новость. Пока не покончат с этими неуловимыми недобитыми большевиками, никаких рейсов не будет. Так что у меня будет несколько дней нормальной жизни. Прости, моя радость, меня вызывает гауптман Крепс.

Представляешь, ему срочно надо доехать в штаб дивизии, а в роте я единственный оставшийся водитель. Придется ехать, как мне этого не хотелось бы. Допишу, как только освобожусь, а пока целую тебя, моя милая Генриетта».

Сержант Игнатов сидел на этой сосне уже битых три часа и вел наблюдение за дорогой. За это время прошла большая армейская колонна, но стрелять он не рискнул. Товарищ майор четко сказал, что лишний раз не рисковать. Стрелять только наверняка и только если есть гарантия не быть обнаруженным. Хотя именно тут, практически под самым носом у немцев, где уже прочесали все вдоль и поперек, и не один раз, немцы точно не ожидали снайперской засады.

На дороге показались два мотоцикла с коляской, а за ними пылила легковая машина военного образца с запасными колесами, прикрепленными по бортам.

— О, — прошептал стрелок, — а вот и наш клиент.

Эти слова он повторял каждый раз перед выстрелом, как заклинание. Подхватил их неделю назад от одного командира, обучавшего его искусству снайперской засады.

Выстрел, и первая пуля летит в голову пассажира машины. Еще выстрел, готов шофер. А теперь можно и мотоциклистов добить, пока не уехали. Еще пяток патронов долой — и несколько врагов навсегда останутся в русской земле. В земле, на которую их не звали. На которую они пришли сами и тут нашли свой бесславный конец.

Рядовой 382-го пехотного полка Вильгельм Штраубе так и не дописал письмо своей Генриетте. Это письмо вместе с личными вещами привез в далекую Германию его однополчанин, потерявший ногу под Смоленском.

Вспоминает гвардии полковник Трошин B. C.

Конечно, первое время после разделения нам было трудно. И бойцов надо было тренировать, и с фашистами воевать. Хорошо, что на север, за линию шоссе, мы сразу ушли. А то позже это точно бы не получилось! Пять или шесть дней мы шалили на трассе, обстреливая колонны, но потом немцы очухались и пустили по окрестностям патрули — одно-два отделения на машинах. Отряду целиком, конечно, это было не страшно, а вот для снайперов наших, которыми старший сержант Нечаев командовал, они были серьезной проблемой. Вот и пришлось так исхитриться, чтобы и патрули эти прищучить. А одиннадцатого числа, как помню, устроили мы серьезный шум на шоссе и рванули на северо-восток.