…Все соединения XLVI танкового корпуса вели бои с противником и были, таким образом, связаны, по крайней мере, на текущий момент. Однако было расценено, что в течение нескольких ближайших дней, в связи с подходом пехотных частей, присутствие 18-й танковой в излучине Днепра под Гусином станет необязательным, а я еще ранее предвидел, что в случае принятия такого решения возникнет надобность послать дивизию на смену полку „Великая Германия“, чтобы дать XLVI танковому корпусу возможность оказать решительную поддержку Готу».
Мой доклад у командования восторга не вызвал, Шура-Раз так и сказал:
— На фига пыжился староста этот, если не готов ни хрена?
И, несмотря на мои возражения, что это — задел на будущее, наработка контактов и прочая подготовительная работа, сказал, чтобы я в ближайшие пару суток своими прожектами его не беспокоил. Мол, и так дел много.
После командирской отповеди вопрос о приеме в отряд Марины я, ясное дело, даже не поднимал. О чем и сказал Трошину, поджидавшему меня у «нашего» грузовика.
— Как же так, Антон? Ведь комсомолку-то взяли?
— Что, так девчонка понравилась? — подколол я боевого товарища и очень удивился, когда услышал в ответ:
— Да, сильно!
— Вот это да, Слава! Влюбился, что ли?
— Антон, ну как ты не понимаешь?! — с жаром ответил Трошин. — Ведь староста этот, Акимыч, он прав был — пропадет девчонка! Она такая красивая… И гордая! Ты видел? Такая — ни за что спину перед немцами гнуть не станет! И прятаться не будет!
— Тщ-тщ, — постарался успокоить я его. — Да, девчонка — замечательная и все такое… Но сам посуди, в лес ее тащить смысл имеет? Мы тут что, на пикнике? Или на рыбалку выехали? Товарищ майор прав! Вот станешь командиром сам — бери к себе в отряд кого хочешь!
Трошин надулся и, не говоря ни слова, пошел восвояси. Я же направился в сторону «медпункта».
Помещение для Дока соорудили по образу и подобию «штаба», разница была в только чуть более низком потолке — поскольку Серега, в отличие от двухметрового командира, росту среднего, да и большинство манипуляций с ранбольными предпочитает производить сидя, а не стоя.
Уже метров с десяти я услышал Дока, вещавшего что-то хорошо поставленным лекциями голосом. Подойдя ближе, я разобрал слова:
— … таким образом, первая и главная задача при оказании первой доврачебной помощи — остановить кровотечение и постараться провести профилактику шокового состояния. Если есть возможность, прежде чем эвакуировать пострадавшего, постарайтесь определить характер ранения…
«Интересно, кого это он там учит с такой серьезностью? Неужто Лидочку охмуряет?» — подумал я и вежливо «постучался»:
— Товарищ военврач, разрешите поприсутствовать на лекции? — и отодвинул полог в проходе.
«Ба! Вот это да!» К моему удивлению, на занятиях присутствовала не только Лидочка, но и Юрин с Несвидовым и пара бойцов. Серега скорчил недовольную мину:
— Товарищ старший лейтенант, обождите, пока я закончу… И вообще — я сегодня только по записи принимаю.
— А где у вас регистратура находится? Или можно в порядке живой очереди? За наличные?
Сергей хитро подмигнул, сохраняя при этом недовольное выражение лица, и ответил:
— Через четверть часа зайдите, за товарищем будете, — и показал рукой на Несвидова. Тот всполошился, не понимая, при чем тут он.
— Что вы, что вы, товарищ военврач, я не настаиваю, — шутливо извинился я и поторопился покинуть медпункт — все-таки люди делом занимаются, а я просто заглянул к Сереже поболтать.
У Казачины меня тоже ждал облом — Ваня колдовал над какими-то микроскопическими, но явно опасными приблудами, поскольку, когда я заглянул к нему под тент, он говорил ассистировавшему ему Кудряшову:
— Вот, Денис, смотри, если эта пластинка сдвинется — глазам моим писец придет.
Дед Никто кивнул в ответ с очень серьезным видом и еще крепче сжал фонарик, которым освещал складной столик. Надо сказать, что за последнюю неделю «наши» окруженцы уже малость пообвыкли и иной раз сами вставляли в разговор некоторые нехарактерные для этого времени словечки и обороты.
Я тихонечко закрыл полог и потопал себе восвояси. «Вот, что за черт! Даже поговорить не с кем!» — подумал я, вспомнив, что Алик сейчас трудится переводчиком на очередном туре допросного марафона. Можно, конечно, было отправиться на боковую, но на часах еще не было и девяти вечера, да и не устал я пока. Осознание собственной временной ненужности так меня огорчило, что я даже слегка испугался. Но, покопавшись немного в себе, я решил, что это все-таки последствия утреннего нервного срыва. Видно, действительно нервишки за последнюю неделю порядком поистрепались. «Решено, сегодня у меня — выходной!» — постановил я и, достав из рюкзака плоскую бутылку с коньяком, «залег на матрас», то есть удобно устроился под тентом, натянутым у «круппа». Пригубив пару раз армянского, я вытянулся на спальном мешке и закурил. В голову лезли всякие невеселые мысли вроде того, что «везение наше скоро кончится, и вот тогда…». Или о том, что наши булавочные уколы по большому счету ничего не изменят… И прочая разная депрессивная хрень… Чтобы отвлечься от скорбных дум, я глубоко затянулся, закрыл глаза и постарался вспомнить что-нибудь хорошее.
«Вот я вернулся после ночной смены домой, а сынишка встречает меня, стоя в своей кроватке… Улыбается, машет руками… Что-то лепечет… Вот мы с командой отмечаем Новый год в ирландском пабе… Ребята все веселые, смеются, что-то кричат… Я потянулся поручкаться с только что пришедшим товарищем и зацепил рукой свечку… Ой, больно-то как!»